Grigorii Alexinsky went through many stages of his political development and was at one point a very active member of Vpered group based in Paris. However, due to his rather combative personality, he quickly fell out with Bogdanov and other members of Vpered. He did claim to be a founding member (and even a leader) of the group – to the point that other members had to come out and explicitly excommunicate him from any association from the group (which was futile since he continued to claim to be its member).

Another Vpered-affiliated character, an important Leninist and Stalinist after 1917, responsible for many despicable actions against his former comrades (plenty of information exists about those purges) – Dmitrii Manuilsky (‘Ivan the Unemployed’) made sure that none of the stories of his Party activities before 1917 made it into the general Party history. Very little is known about his views and affiliations before he joined up with Lenin and his supporters. Alexinsky, a hardly trustworthy source, published a two-part memoir piece in 1952. Here is the PDF version – below is the text of his rather amusing story.

МОЙ ДРУГ МИТЯ

(Посев, №№33-34, 1952)

В советской прессе не сообщалось об «освобождении от обязанностей» Димитрия Захаровича Мануильского и, хотя его имя исчезло со страниц прессы, приходится предполагать, что он все еще остается обладателем своего министерского портфеля и продолжает, хотя бы только формально, заниматься своими странными «иностранными делами». Вот почему я, не будучи очень злым человеком, принужден спрашивать себя, как отразятся мои строки на его служебной карьере, и не помогу ли я ему, на склоне лет, стать, хотя бы и без его собственного на то желания, свободным от правительственных хлопот, чтобы, как говорили русские люди в старину, «подумать и о душе».

Я встретился с Мануильским первый раз в Париже в 1909 году на каком-то эмигрантском собрании, где мне его представили, как «товарища Ивана Безработного», члена социал-демократической партии. Тогда это был худощавый лицом и несколько развинченный в жестах молодой брюнет с живыми черными глазами южного типа: такие глаза, оттенка маслины, можно часто встретить у румын. Возможно, что в его жилах и была примесь румынской (молдаванской) крови, потому что он был родом из винницкого уезда, где население весьма смешанное. «Украинцем» он себя тогда не считал и его украинский язык сводился главным образом к рассказыванию смешных «хохлацких анекдотов». Отец его был священником.

Отец Димитрия Мануильского хотел дать сыну высшее образование и по окончании им гимназии, отправил его в Петербург, где он поступил на юридический факультет. Но от наук он, как и многие другие, был сразу отвлечен политикой. Это были бурные годы «первой волны российской революции» (1905-1906 гг.). Мануильский вошел в социал-демократическую партию; обладая изрядным темпераментом, он примкнул к ее левому большевистскому крылу[1]). Мануильский вошел в военную организацию партии, которая вела нелегальную пропаганду среди солдат и матросов Кронштадта и внутри которой, как полагается, усиленно работали агенты-провокаторы петербургского Охранного отделения и Департамента полиции. В 1906 г. вся организация, кроме, разумеется, агентов охранки, была благополучно арестована, — в том числе и Мануильский, но ему удалось бежать и эмигрировать в Париж, где я его и встретил. В конце первой же нашей беседы он сказал: «Не называйте меня партийной кличкой, называйте, пожалуйста, просто Митя». Так я его с тех пор и стал называть. В это время, в 1909-1913 гг., внутри российской социал-демократии вообще, и особенно в ее заграничных группах, шла отчаянная фракционная борьба, приводившая к внутренним расколам. Расколы эти усиленно культивировались Лениным и его окружением, в котором, как потом выяснилось, играли видную роль агенты-провокаторы охранки: «тов. Отцов» (д-р Житомирский) был секретарем ленинского центра, а другой видный провокатор, Роман Малиновский, ухитрился даже пройти от ленинской фракции в Государственную Думу в качестве «рабочего депутата» от Москвы и от московской охранки.

Борьбу против расколов, которые Ленин и Департамент полиции усиленно насаждали внутри партии, вели, с одной стороны, меньшевики, лидер которых Л. Мартов выпустил сенсационную брошюру «Спасители или упразднители?», с обвинениями ленинского центра в уголовных преступлениях, а с другой наша группа «Вперед», которая была организована по моей инициативе, при поддержке и участии Горького, Луначарского, А. Покровского и ряда других социал-демократов, тогда чрезвычайно враждебных Ленину и ленинству и сблизившихся с Лениным только в 1914 году, на платформе пораженчества.

Мануильский был активнейшим членом группы «Вперед». В апреле 1912 года он опубликовал в сборнике «На тему дня» (изд. «Вперед») пламенно-негодующую статью за своей партийной подписью «Иван Безработный», под заглавием «Партийный цезаризм и партийные преторианцы». Одно заглавие статьи показывает, насколько резка была антиленинская позиция Мануильского. Вот несколько характерных цитат из этой статьи: «Сторонники партийного цезаризма (Ленин и ленинцы) при помощи заграничных преторианцев, производят переворот, рвут партийную «конституцию», отменяют устав партии, маленькой кучке своих единомышленников присваивают права Центрального Комитета». Это была совершенно верная характеристика дезорганизаторской работы Ленина и ленинцев внутри социал-демократии и в рабочем движении вообще. «Только опираясь на безмолвие «народа» (рядовых членов партии), ленинский кружок смог довести до конца свою политическую работу, дерзнул распустить все остатки партийных центров и устроить фальсификацию партийной воли. — продолжает Мануильский. — История этого заговора против партии началась так же. как и все дворцовые перевороты. Существовало Заграничное Бюро Центрального Комитета[2]), единственно уцелевшее руководящее учреждение партии со времени ее последнего съезда. И в этом Заграничном Бюро Центрального Комитета существовал некий Иов Александров, исполнявший функции его кассира. В лето 1911 г. по Р. X.. никому не известный Александров решил обессмертить свое имя в партийных анналах. Конечно, рабочие в России даже не знали о существовании незаметного бухгалтера, вписывавшего канцелярским почерком в рубрики прихода и расхода суммы, принадлежащие Заграничному Бюро Центрального Комитета. И вдруг Александров сделался персоной; вокруг его имени ведется полемика; одни его считают Батыем или Тамерланом, опустошившим партийные земли, другие — спасителем партии. Мессией, призванным создать новую «тактику». А новая «тактика» заключалась в том, что Александров унес суммы, принадлежавшие партии».

Мануильский знал, что Александров «унес» партийные деньги из кассы Центрального Комитета по приказу Ленина, который захотел использовать эти деньги для создания своего фракционного центра: «Пусть не пеняют, — продолжал Мануильский. — русские рабочие на александровых, ибо они своим молчанием, своей преступной пассивностью, вырастили бесконтрольных маниаков, жертвующих судьбами рабочего движения в интересах своего маленького фракционного прихода». «Имеем ли мы дело с сумасшедшими или просто с людьми, потерявшими всякий стыд?» — спрашивает Мануильский. делая обзор дезорганизаторской работы Ленина в рабочем движении, и как бы предвидя. что десять лет спустя Ленин, разбитый параличом, будет врачами признан сумасшедшим…

Нелегальную работу Ленина и ленинцев внутри России Мануильский правильно считал «блефом», ибо за Лениным никогда не было до войны 1914 года большинства организованных рабочих и октябрьский переворот был произведен ими отнюдь не при помощи «организованного и сознательного пролетариата», а при помощи разложившейся солдатчины, которую вели за собой агенты неприятельского штаба, субсидировавшего захват власти ленинцами. В ответ на утверждения Ленина, что рабочие якобы идут за ним, Мануильский называл его «развязным парижским Хлестаковым». «Всем вы нашкодили, как крыловский волк, забежавший в русскую деревню» пытается пристыдить Ленина Мануильский, называя своего будущего диктатора пигмеем и характеризуя нелегальную деятельность его и его агентов в России, как «низкие провокаторские шаги».

Мануильский вообще любил писать ярко полемически и его статьи всегда были полны «наваринского пламени с дымом». Ленина и его сообщников он ненавидел люто и не стеснялся выражать это публично в весьма резкой словесности. Антиленинская социал-демократическая группа «Вперед», к которой в 1909-1913 г. г. принадлежал Мануильский, находилась под моим ближайшим влиянием и, если хотите, под моим непосредственным руководством. Большая часть скромных средств группы получалась от моих же публичных лекций и рефератов, устраивавшихся эмигрантскими и студенческими кружками в разных городах Франции, Швейцарии, Германии и Бельгии. Мануильский был секретарем и казначеем группы. Работал он в организации, надо отдать ему справедливость, безвозмездно и на партийные средства, как на источник собственного существования, не рассчитывал. Ему в этом и не было нужды, потому что он был женат на дочери директора ростовской гимназии, получавшей из дому достаточно денег, чтобы они могли жить в Париже, не очень нуждаясь.

Мануильский числился студентом юридического факультета Парижского университета, но к посещению лекций и штудированию учебников особенного пристрастия не обнаруживал, да и партийная работа не оставляла ему много свободного времени. Изредка он имел случайный заработок, например, в качестве гида богатых русских туристов, приезжавших посмотреть Париж. Возвращаясь с этой работы, он часто рассказывал забавные вещи. Однажды его пригласили гидом к русскому провинциальному купцу. — «Что же вы мне покажете в Париже, господин?» — осведомился клиент. «Лувр надо посмотреть», — ответил Мануильский. Поехали в Лувр. В зале, где находится Венера Милосская, купец обошел статую со всех сторон, одобрительно крякнул и сказал: — «Хар-раша! Только, вот, зачем, у нее руки-то отломаны? Заказали бы ваши французы какому-нибудь мастеру новые руки ей приделать. Куда лучше бы была!..»

В один прекрасный день Мануильский решил «идти в пролетариат». Для этого он поступил в Париже в качестве рабочего в небольшую слесарную мастерскую. Но там работа была серьезнее, чем осмотр музеев с туристами. Приходилось вставать рано и корпеть над гайками, ключами и замками по десяти часов в день. Мануильскому это быстро надоело. Но уйти просто ему было неловко. Он решил уйти с помпой, на почве «классовой борьбы» и, обладая нужным даром красноречия, убедил своих товарищей по мастерской (их было 5-6 человек) объявить забастовку с предъявлением «эксплоататору» соответствующих требований. Хозяином был мелкий предприниматель, работавший сам, как кустарь, вместе с рабочими. Дела у него шли неважно и он был рад предлогу закрыть на время мастерскую. В результате, после некоторого периода безработицы и голодовки, рабочим пришлось просить его принять их снова на работу, уже на каких угодно условиях: Мануильский сделал гордую позу и, обвинив своих товарищей по работе в «недостатке пролетарского сознания», отказался вернуться на работу. В действительности ему просто надоело слесарничать, а в заработке он особо не нуждался.

С тех пор Мануильский и стал подписываться «Иван Безработный», черпая в этом псевдониме и в истории с забастовкой особую гордость и особое право «реально принадлежать к рабочему классу». Но если у Мануильского не хватало моральных сил и энергии, а, может быть, и физической силы (он был довольно щуплый), чтобы быть просто работником, он был очень деятельным и добросовестным «партийным работником». Он доказал это в 1912 году, когда Троцкий созвал в Вене «объединительную» конференцию партийных организаций, в надежде восстановить единство российской социал- демократии и стать главным лидером партии.

Наша группа «Вперед» согласилась принять участие в венской конференции (на которую ленинская группа отказалась явиться, чтобы избежать отчета в захваченных ею партийных деньгах). Делегатом от нашего заграничного Центра был назначен автор этих строк. Но, конечно, настоящее представительство группы «Вперед» должно было состоять из делегатов наших организаций внутри России. Для этого надо было послать в Россию надежного товарища, который объехал бы нелегально города, где у нас были местные группы, и организовал бы выборы их представителей на конференцию. Дело было нелегкое и опасное, ибо социал-демократическая партия находилась в очень, сложном, юридически, положении. С одной стороны, она была легально представлена в Думе своей парламентской фракцией. С другой, ее местные организации не имели права на открытое существование, были нелегальны и за принадлежность к ним полагалась тюрьма и ссылка. Для объезда этих подпольных организаций требовался человек не робкого десятка и хорошо осведомленный во внутри-партийных разногласиях.

Когда я спросил Мануильского, хочет ли он взять на себя это поручение нашего Центра, он сейчас же согласился, хотя над ним еще тяготело старое дело о принадлежности к кронштадтской военной организации партии и о побеге. Поручение он выполнил блестяще, перешел нелегально границу, объехал некоторые рабочие центры, где у нас были свои ячейки и призвал их к выбору делегатов. Но риск ареста, которому он подвергался, оказался, в сущности, бесполезен, ибо конференция не дала больших результатов для партии. Зато она дала их политической полиции, и не только русской, но и австрийской.

Дело в том, что Троцкий, при его большом уме и таланте, был лишен осторожности, необходимой для члена нелегальной организации. Он сообщил корреспонденту московского «Русского Слова» о том, что собирает в Вене партийную конференцию. Журналист телеграфировал эту новость в газету и «Русское Слово» оповестило о ней своих читателей. Начальники Охранных Отделений Москвы, Севастополя и некоторых других городов поспешили, разумеется, провести на конференцию, под видом «делегатов с мест», своих агентов-провокаторов и информаторов. Когда я, имевший довольно большой опыт нелегальной работы среди – «партийных», приехал на конференцию, то некоторые из «делегатов» произвели на меня настолько странное впечатление, что я вскоре после начала конференции поспешил отказаться от участия в ней с решающим, а затем и с совещательным голосом и присутствовал лишь в качестве наблюдателя, для последующего доклада нашему Центру.

Что касается австрийской полиции, то она имела на конференции крупного агента в лица «тов. Баска», лидера украинской «Стлки», которому австрийское правительство дало задание поставить на конференции вопросы украинский и о балканских славянах в неблагоприятном для России и благоприятном для Австро-Венгрии смысле. Баск .был в связи с крупным агентом правительства и штаба Вильгельма II Парвусом (он же д-р Гельфанд). Когда вспыхнула война 1914 года, Баск немедленно превратился из украинского социалиста в австрийского дворянина, в «рыцаря фон Меленевского», и уже под этим благородным званием стал открыто работать против России.

После этой странной полу-шпионской «конференции» я вернулся из Вены в Париж, где уже находился Мануильский, благополучно возвратившийся из нелегальной поездки в Россию. Раскол внутри социал-демократической партии обострялся. В то же время становилось все очевиднее, что заграничные центры партии были насыщены агентами и провокаторами. Это особенно сильно сказывалось в деятельности ленинского центрального комитета¹. В конце концов, по соглашению всех фракций, была создана особая комиссия для расследования провокации в центральных -учреждениях партии. Группа «Вперед» назначила меня своим представителем в эту комиссию, которая всеми голосами, кроме ленинского, выбрала меня секретарем. С самого же начала заседаний следственной комиссии, ленинцы, стали мешать ее работе, отказываясь от представления необходимых документов, свидетелей и т. д. В частности, когда от Мануильского поступило в комиссию формальное заявление с обвинением одного из членов ленинской группы в провокации, ленинцы перешли к обструкции, личным нападкам и пр., а когда я, как секретарь, настаивал на свободе расследования, я подвергся нападению со стороны одного из ленинцев.

Лично я отнесся к этому равнодушно. ибо, будучи поклонником Ибсена я привык рассуждать, как герой ибсеновской пьесы д-р Штокман, что людям, занимающимся «общественной деятельностью», не следует ходить на собрания в новом чистом костюме, дабы не вернуться домой в костюме испачканном и порванном. Но Татьяна Ивановна Алексинская, которая тоже была членом . группы «Вперед», отнеслась к ленинскому нападению менее спокойно: купив хороший хлыст, она явилась (без моего ведома, Ибо я, конечно остановил бы ее от такого «выступления») на общее собрание ленинской организации, попросив Мануильского сопровождать ее, в качестве свидетеля. На собрании было несколько десятков человек. Т. А. Алексинская попросила у председателя слова для «внеочередного заявления», а когда председатель отказал ей в этом, она выразила свой протест несколькими ударами хлыста, что, надо сказать, привело в восторг люто ненавидевшего ленинцев Мануильского. Присутствовавшие на собрании члены ленинской организации перепугались до того, что не решились даже задержать незваных гостей. Ленинское собрание было сейчас, же закрыто.

Замечу мимоходом, что в книжке «Моя жизнь с Лениным» Н. К. Крупская описывает этот эпизод совершенно неверно. Она пишет, что автор сих строй «ворвался со своей группой на собрание большевиков, имея наглость занять место за председательским столом, потребовал слова и, получив отказ, свистнул и по этому сигналу сторонники группы «Вперед», которые сопровождали Алексинского, атаковали большевиков». Все это — сплошная выдумка, которая сопровождается у- Крупской рассказом о том, как бедный Ильич (Ленин), потрясенный этим инцидентом, «блуждал всю ночь по улицам Парижа и, придя домой, не мог сомкнуть глаз до самого утра». Эта трогательная деталь подтверждает мое впечатление от личного знакомствам Лениным: лично он далеко не был человеком храбрым и боялся за себя больше чем за других. Я, конечно, пожурил Мануильского за то, что он, без моего ведома и согласия, участвовал в «карательной экспедиции» Татьяны Ивановны Алексинской, вместо того, чтобы отговорить ее, но Мануильский был так счастлив, что- я мог в конце концов только рассмеяться и . взять с него слово, что впредь он будет «сражаться» лишь с моего на то предварительного разрешения. В сущности, я был тогда для него единственным: человеком, мнение которого было для него непререкаемым. Он был из тех, для кого нужен какой-то незыблемый «авторитет». И он выражал это в своих письмах ко мне, подписываясь: «Ваш верный Митя». И действительно он был мне в это время чрезвычайно «верен» и оставался таким до самой войны 1914 года.

В 1913 году .вопрос о мерах против дезорганизующей деятельности Ленина в рабочем движении вышел за пределы российской социал-демократии и стал предметом обсуждения иностранных рабочих партий и всего Второго Социалистического Интернационала в его целом. Исполнительное Бюро Интернационала признало необходимым созвать специальное заседание с участием всех русских социал-демократических групп и поставить на нем вопрос о ликвидации ленинской деятельности. Группа «Вперед» делегировала меня на это заседание, которое происходило в Брюсселе в середине июля 1914 года, за каких-нибудь две недели до объявления войны. На заседании Бюро я встретил многих авторитетных руководителей рабочих партий Европы: бельгийцев Гюисманса и Вандервельде, представителей германской Социал-демократии Каутского и Розу Люксембург (которую сталинские Чичиковы стараются сейчас записать в «мертвые души» для составления из них духовно- политического колхоза), и основателя русской рабочей партии Г. В. Плеханова. Ленин не посмел лично явиться на заседание Бюро и прислал в качестве представителя своего центра какого-то неопределенного человека.

На заседании Бюро Интернационала я политически сблизился с Плехановым. который, как и я, решил требовать от Социалистического Интернационала определенного осуждения Ленина за дезорганизаторскую деятельность в русском рабочем движении, за захват партийной кассы пр.

Выступление Плеханова, энергично поддержанное, конечно, мною, вызвало одобрение большинства членов Бюро, которое и постановило передать вопрос о ликвидации дезорганизаторской и вредной для русского и международного рабочего класса деятельности Ленина на рассмотрение Интернационального Социалистического Конгресса, который должен был собраться в Вене 30 августа 1914 года.

Нет сомнения, что Конгресс осудил бы Ленина и исключив, его из Социалистического Интернационала, парализовал бы совершенно его работу. Но война разразилась в августе и Международный Социалистический Конгресс, который должен был привести , Ленина к политической смерти, не состоялся. Ленина спасла война, которую он затем использовал, чтобы, опираясь на пораженцев, неприятельских агентов и дезертирские толпы, захватить власть. Ленинский переворот одни только из страха, другие по недомыслию, приняли за «социальную революцию» и «освобождение пролетариата й крестьянства»:, действительности этот военный_ переворот мог дать и дал трудящимся лишь жесточайшее порабощение.

По окончании сессии Интернационального Социалистического Бюро я поехал в Шварцвальд, подлечить легкие, попорченные в 1906 году в Бутырской тюрьме, где меня держали за принадлежность к партии в камере, в которой перед этим умер от туберкулеза другой политический заключенный (камера после его смерти не была дезинфицирована). Я собирался поехать в Париж на собрание Центрального Комитета «Вперед», а затем в Вену на Международный Социалистический Конгресс. Но вместо этого мне пришлось бежать из Германии в Швейцарию, чтобы не быть интернированным, в качестве русского подданного — война уже началась.

До войны 1914 года Западная Европа в отношении полицейских формальностей была настоящей «счастливой Аркадией»: можно было переезжать из одной страны в другую без всяких паспортов и виз, а для проживания внутри любой страны достаточно было иметь при себе какой-нибудь документ, из коего явствовало, что вы есть такой-то. По объявлении войны все это сразу изменилось и мне пришлось пробыть в Швейцарии несколько недель, пока я не получил паспорт и визу на въезд во Францию.

Швейцария в это время уже стала наводняться русскими пропагандистами пораженчества. Из Австрии прибыл Троцкий, а затем Ленин с женой и Зиновьев. Пошли слухи о том, что они были арестованы в Австрии, как русские подданные, но освобождены после того, как заявили, что желают поражения России и победы ее противников и будут вести пропаганду в этом направлении.

По другим слухам, в Париже уже возник русский пораженческий центр с еженедельной газетой, — в числе его участников называли Мануильского. Мне это казалось невероятным, потому что пораженчество как-то не вязалось с моим представлением о нем, а сближение с Лениным и ленинцами на пораженческой платформе уже совсем не вязалось с яростно антиленинской позицией моего «верного Мити». Я написал ему в Париж, дал ему свой адрес и осведомился, как и что он сейчас. В ответ получил письмо какого-то необычайного для него «извилистого» содержания, в котором он сетовал на распад международного .социализма, вызванного войной, говорил о необходимости -«восстановить традиции пролетарского интернационализма» и сообщил, что для этой цели он редактирует; еженедельную газету, совместно с «товарищами Антоновым и Лозовским».

Этих обоих я встречал в Париже. Антонов (он же Овсеенко,) — впоследствии неудачный эмиссар Коминтерна и советского правительства в Испании, потом сгинувший в одной из сталинских чисток был почти в стороне от политики и состоял секретарем парижского Бюро Труда, занимавшегося приисканием заработка для русских эмигрантов во Франции. Когда в эмигрантской «столовке» или в каком-нибудь другом эмигрантском предприятии происходил конфликт между служащими и заведующими, Антонов спешил организовать «третейский суд»; меня часто просили участвовать в качестве «арбитра» в разборе дела, обычно сводившегося к спору о выеденном яйце, но ставившегося на высоко – принципиальную почву. Антонов занимался всем этим с торжественной важностью очень глупого человека.

Что касается Лозовского (он же Дридзо — ныне один из заместителей министра иностранных дел СССР), то он был менее культурен, но гораздо умнее или просто хитрее простоватого Антонова. Лозовский специализировался на профессиональном движении и работал во-французских синдикальных организациях. Его сближение с Мануильским было для меня тем менее понятно, что Мануильский отказывался считать его за политического эмигранта и уверял меня, что Лозовский эмигрировал из России вовсе не по политическим причинам, а просто удрал от воинской повинности, выдавая себя скромно за социал-демократическую «жертву самодержавного режима».

Я никак не мог себе представить Митю Мануильского в идейном, обществе этих двух людей. Но еще более я был изумлен, когда, в конце своего письма, Мануильский предложил мне писать в газете его, Антонова и Лозовского, уверяя, что их газета («Голос») абсолютно независима и представляет мне полную свободу слова, хотя бы я и был не согласен с позицией редакции.

Чтобы проверить «независимость» газеты и свободу, которую якобы она мне предоставляла, я послал Мануильскому резко анти-пораженческую статью, которую редакция отказалась напечатать. На мой запрос Мануильский ответил еще более извилистым письмом, из которого было видно, что редакция не свободна и что кто-то, стоящий за нею и над нею, имеет право -«разрешать» и «запрещать». Это, конечно, не могла быть французская цензура, ибо не она же могла зажать рот антипораженцу. Я снова написал Мануильскому и спросил, на какие и чьи средства издается газета. Ответа не было.

Вскоре я вернулся в Париж, где достал все номера газеты и увидал, что она была, несомненно, основана кем-то, кто работал против России и ее союзников. Тогда я решил основать немедленно другой орган (еженедельник «Россия и Свобода») социал-патриотического, как его называли пораженцы, направления. В нем я атаковал пораженцев по всей линии и опубликовал неопровержимые данные о том, что пораженческая пропаганда среди русских социалистов поддерживалась материально известным провокатором Парвусом. К этому времени газета «Голос», редактировавшаяся Антоновым, Лозовским и Мануильским, уже обратила на себя внимание французской цензуры и превратилась в «Наше Слово», редактировать которое стал Троцкий, переехавший из Цюриха в Париж и тщательно скрывавший, что в Цюрих он был направлен из Вены австрийскими властями.

Мануильский сделал попытку объясниться со мной и наивно стал жаловаться на строгости цензуры. В ответ на его сетование й сказал ему, что французские власти слишком либеральны, если позволяют русским эмигрантам во время войны вести пропаганду за поражение России, её союзницы, «и что я бы на месте французского правительства просто закрыл бы «Наше Слово», а редакторов его выслал или интернировал до окончания войны. И я посоветовал Мануильскому поскорее покинуть страну, гостеприимством которой он так злоупотреблял.

Мануильский послушался моего совета и уехал в Швейцарию. Перед его отъездом я встретил его жену, которая была членом группы «Вперед», но, в сущности, стояла вне активной-политической деятельности. Это была хорошая русская женщина. Она откровенно призналась; что совсем несогласна с пораженческой позицией мужа и прибавила: — «Как жаль, что вас не было в Париже в первые дни войны. Митя, наверно, послушался бы вас и не попал бы в эту трясину».

Перед отъездом из Франции Мануильский прислал мне «чувствительное» письмо, где сообщал, что хотя он и разошёлся со мной во взглядах;’ но он уважает и будет всегда уважать меня больше чем тех, с кем он сейчас действует. На этом мое общение с моим «верным Митей» закончилось. Потом я узнал, что в Швейцарии он был окончательно затянут в трясину пораженчества и стал работать в так называемом «украинском Бюро печати», которое, в действительности, было просто разведывательно-информационным органом враждебных России и ее союзникам правительств.

Дальнейшая судьба Мануильского была та же, что и других людей, попавших во время войны в ленинский лагерь. Возвращение из Швейцарии в Россию в «пломбированном вагоне», соучастие в большевистском перевороте и в «похабном мире» (Брест – Литовск) и быстрая политическая «карьера»: назначение помощником генерального секретаря Коминтерна, а потом на пост министра иностранных дел Украинской Советской республики и делегата ее в ООН. Но ни в ООН, ни в Киеве он особой известности и славы не стяжал и роль его свелась к произнесению заготовленных Политбюро речей и подписыванию таких же «декретов».

Эта весьма убогая роль, конечно, не снимает с Мануильского тяжёлой ответственности за деяния и злодеяния советской власти и сталинской диктатуры, которой он был и остается хотя бы и не очень заметным, но официальным слугой.

Вспоминая моего «верного Митю» таким, каким я его знал в дни «бури и натиска» до-советской эпохи, я спрашиваю себя, как дошел он до, жизни такой? Из жажды власти? Но ведь у приказчиков Сталина власти нет и быть не может. Из материальных соображений? Ради министерского портфеля и возможности припеваючи жить за счет порабощённого народа?

И вдобавок весь этот дурацкий водевиль с переодеванием! Митя Мануильский — щирый украинец- и украинский министр?! Да ведь он только издевался над- «хохлами», их, говором, их литературой, их театром.

Я не знаю, дойдут ли эти строки до Мануильского. Вероятно, да. Осведомление у сталинских властей хорошо поставлено. Шпионское дело у них главное дело. Все, что пишется и говорится в эмиграции, ими регистрируется тщательно. Значит, возможно, что об этих моих строках Мануильскому будет доложено.

Если они испортят ему репутацию в глазах его начальства, тем лучше. Быть может, он тогда кончит свою жизнь не в стане палачей, а в стане тех, кого эти палачи подозревают и преследуют.

Лучше поздно, чем никогда. Кто знает, может быть эти строки пробудят в нем воспоминание о его былой жизни, когда, будучи еще революционером, он бескорыстно служил делу свободы, братства и равенства, превращенное теперь в дело угнетения, звериного террора и несправедливости. А вспомнив, посмотрит вокруг себя на всех этих бездарных корнейчуков – и, взявши хлыст, учинит с ними расправу, подобную той, в которой он сорок лет тому назад смело участвовал на ленинском сборище, в Париже?.. Лучше поздно, чем никогда!

Эх, вы, мой «верный» мой жалкий Митя!

[1]  Разница между большевиками и меньшевиками в то время сводилась только к вопросам организации и тактики; в вопросах программы и общей оценки событий разницы не было: и те и другие отрицали, соответственно принципам «ортодоксального марксизма», возможность в недоразвитой экономически России «социальной революции», считали российскую революцию буржуазной и долженствующей привести к буржуазно-демократической республике. В частности, большевистская фракция на Стокгольмском Съезде партии 1906 года отвергла единогласно социализацию земли, предложенную Лениным, и высказалась за раздел земли между крестьянами, в частную собственность!

[2] В этом бюро были представлены и большевики и меньшевики, но кассиром бюро был преданный Ленину Иов Александров (партийный псевдоним д-ра Семашко, впоследствии наркома здраво- хранения).